Это моя дочь! Моя! Вы не имели права трогать ее без моего согласия! Вы вообще понимаете, что сделали?

Я никогда не забуду тот день, когда вернулась домой из роддома. В руках — крохотная дочка, моя Анечка, такая хрупкая, что казалось, одно неловкое движение — и она разобьется, как фарфоровая статуэтка. Роды были тяжелыми. Кесарево, осложнения, три дня в реанимации. Когда нас наконец выписали, я чувствовала себя одновременно самой счастливой и самой измотанной женщиной на свете.

Мой муж, Дима, был на седьмом небе от счастья. Он носился по квартире, готовил мне чай, подкладывал подушки, спрашивал, не нужно ли что-то еще. Но я видела, что он тоже вымотан — работа, больница, нервы. И тут появилась она. Моя свекровь, Тамара Ивановна.

— Олечка, ты отдыхай, я помогу! — заявила она, едва переступив порог нашей квартиры. В ее голосе была такая уверенность, что я даже обрадовалась. Помощь? Да, пожалуйста! Я едва держалась на ногах, Анечка то и дело просыпалась, а я еще не научилась понимать, что ей нужно. Пеленки, кормления, колики — все смешалось в какой-то бесконечный круговорот.

— Спасибо, Тамара Ивановна, — улыбнулась я, хотя внутри чувствовала легкую тревогу. Свекровь всегда была женщиной с характером. Она воспитала троих детей, включая моего Диму, и считала себя экспертом во всем, что касается материнства. Но я решила, что справлюсь. Главное — не спорить, принимать помощь и быть благодарной.

На третий день после выписки я была похожа на зомби. Ночь прошла в каком-то полусне: Анечка плакала, я кормила, укачивала, меняла подгузники. Утром я посмотрела в зеркало и не узнала себя — бледная, с синяками под глазами, с растрепанными волосами.

Тамара Ивановна приехала с утра. Она принесла огромную сумку с едой — домашние котлеты, борщ, пирожки. Я была благодарна, правда. Она взяла на себя готовку, уборку, даже стирку. Но что-то в ее поведении меня настораживало. Она постоянно комментировала, как я держу Анечку, как пеленаю, как кормлю.

— Оля, ты слишком долго ее на руках держишь, приучишь! — говорила она, забирая дочку у меня. — Давай я покажу, как надо.

Я молчала. Не хотела конфликта. Думала: «Она же хочет помочь. Она опытная. Может, я правда что-то делаю не так?» Но каждый такой комментарий был как маленькая иголка, которая колола мое сердце. Я ведь тоже хотела быть хорошей мамой. Я хотела учиться сама, а не следовать ее инструкциям.

И вот, на третий день, она сказала:

— Оля, ты совсем никакая. Поспи, я пока с Анечкой погуляю.

Я посмотрела на нее. Она стояла у двери, уже держа коляску, с таким видом, будто это самое естественное предложение в мире. Анечка мирно спала, завернутая в розовое одеяльце. Я так устала, что идея поспать казалась спасением.

— Спасибо, Тамара Ивановна, — пробормотала я. — Только недолго, ладно? И если что, звоните.

— Да не переживай, я знаю, что делаю! — отмахнулась она и вышла.

Я легла на диван и провалилась в сон, как в пропасть. Это был первый раз за три дня, когда я смогла закрыть глаза без страха, что Анечка сейчас заплачет.

Я проснулась от звука открывающейся двери. Сколько прошло времени? Час? Два? Я вскочила, сердце колотилось. В комнате было тихо, только легкий скрип коляски.

— Тамара Ивановна? — позвала я, выходя в коридор.

— Мы тут, Олечка! — бодро отозвалась свекровь. Она раскладывала что-то на кухне, а Анечка лежала в коляске, все еще спящая.

Я подошла к дочке, наклонилась, чтобы поправить одеяльце, и замерла. На крохотных ушках моей девочки блестели маленькие золотые сережки. Я моргнула, думая, что мне показалось. Но нет. Они были там — две крошечные точки, которые сверкали в свете лампы.

— Что это? — мой голос дрожал, хотя я старалась держать себя в руках.

Тамара Ивановна обернулась, с улыбкой, как будто я спросила что-то очевидное.

— Сережки! Мы гуляли, увидели салон, решили сразу проколоть ушки. А чего ждать-то? Чем раньше, тем лучше, меньше стресса для ребенка.

Я почувствовала, как внутри меня что-то ломается. Как будто кто-то нажал на кнопку, и все эмоции — усталость, страх, обида — смешались в один огненный шар.

— Вы… что? — я задохнулась. — Ребенку всего неделя! Какого черта?! Кто дал вам право принимать такие решения?!

Тамара Ивановна посмотрела на меня с удивлением, будто я кричала из-за пустяка.

— Оля, успокойся. Мы всем девочкам в семье так делали. И мне в детстве, и моей сестре, и племянницам. Это традиция. Ничего страшного.

— Традиция?! — я уже не могла сдерживаться. — Это моя дочь! Моя! Вы не имели права трогать ее без моего согласия! Вы вообще понимаете, что сделали?

Анечка зашевелилась в коляске и захныкала. Я бросилась к ней, аккуратно взяла на руки, стараясь не задеть ушки. Мое сердце разрывалось от боли. Моя малышка, моя крошка, которой всего неделя, прошла через боль, а я даже не знала.

— Оля, не драматизируй, — холодно сказала свекровь. — Я знаю, что делаю. Я троих вырастила. А ты сейчас просто устала, вот и реагируешь так.

Я посмотрела на нее, и в этот момент поняла: она не извинится. Она даже не понимает, что сделала что-то не так. Для нее это было нормально — взять моего ребенка, принять за меня решение, изменить тело моей дочери. Без меня.

— Уходите, — тихо сказала я.

— Что? — она даже рассмеялась. — Оля, ты серьезно?

— Уходите! — крикнула я так громко, что Анечка вздрогнула и заплакала. Я прижала ее к себе, пытаясь успокоить, но слезы уже текли по моим щекам. — Вы больше не будете здесь. Я не хочу вас видеть.

Тамара Ивановна фыркнула, собрала свою сумку и ушла, бросив напоследок:

— Поговори с Димой. Он тебе объяснит, что ты не права.

Я сидела на диване, баюкала Анечку и плакала. Я чувствовала себя такой беспомощной, такой одинокой. Как можно было так поступить? Как можно было не спросить меня, мать? Я смотрела на крохотные сережки и представляла, как мою девочку держат чужие руки, как игла прокалывает ее кожу, как она плачет. А меня там не было. Меня не спросили.

Когда Дима вернулся с работы, я надеялась, что он меня поймет. Что он обнимет меня, скажет, что я права, что это безумие — прокалывать уши недельному ребенку. Но все пошло не так.

— Дим, твоя мама проколола Анечке уши, — начала я, стараясь говорить спокойно. — Без моего согласия. Без нашего согласия. Ей неделя, Дима! Как она могла?

Он нахмурился, посмотрел на дочку, потом на меня.

— И что? — сказал он. — Это же не страшно. Мама всегда так делала. У ее сестры тоже у всех девочек уши проколоты с рождения.

Я замерла. Я ждала поддержки, а получила… это.

— Дима, ты серьезно? — мой голос дрожал. — Это наша дочь! Мы должны были вместе решить! А твоя мама просто взяла и сделала, не спросив меня!

— Оля, успокойся, — он начал раздражаться. — Мама взрослая женщина, она троих нас воспитала. Она знает лучше. А ты сейчас просто на эмоциях, потому что устала.

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Мой муж, мой партнер, отец моей дочери, не просто не поддержал меня — он выбрал сторону своей матери. Он даже не попытался понять, как я себя чувствую.

— Дима, — тихо сказала я, — ты понимаешь, что твоя мама нарушила мои границы? Что она сделала с нашей дочкой то, что мы не обсуждали? Ты понимаешь, что я чувствую себя преданной?

Он закатил глаза.

— Оля, не начинай. Ты сейчас раздуваешь из мухи слона. Мама хотела как лучше. И вообще, сережки — это красиво. Анечка будет как принцесса.

Я посмотрела на него и поняла: он не услышит меня. Не хочет слышать. Для него это была не моя боль, не моя дочь, а просто «традиция» его семьи, в которой я, похоже, была чужой.

В ту ночь я не спала. Анечка спала рядом, а я смотрела на нее и думала: что я сделала не так? Почему я оказалась в ситуации, где меня никто не слышит? Я вспоминала, как мы с Димой познакомились, как он был заботливым, как обещал, что мы всегда будем вместе, что будем строить нашу семью. А теперь? Теперь он выбрал свою мать, а не меня. Не нас.

Я начала думать о разводе. Не потому, что я больше не любила Диму — я любила его, несмотря на все. Но я не могла жить в семье, где мои чувства, мои решения, моя роль матери ничего не значат. Где свекровь может взять мою дочь и сделать с ней что угодно, а муж скажет: «Это нормально».

На следующий день я написала подруге, Лене. Она приехала через час, выслушала меня, обняла.

— Оля, это не нормально, — сказала она. — Ты мать. Ты имеешь право решать, что будет с твоим ребенком. А Дима… Он должен был встать на твою сторону.

— Я не знаю, что делать, — призналась я. — Я не хочу разрушать семью, но я не могу так жить. Я чувствую себя чужой.

— Поговори с ним еще раз, — посоветовала Лена. — Но не молчи. Если он не услышит тебя, то… может, ты права насчет развода.

Вечером я дождалась, пока Дима вернется с работы. Анечка спала, и я позвала его на кухню.

— Дима, нам надо поговорить, — начала я. — Я серьезно.

Он вздохнул, но сел напротив.

— Ну, говори. Опять про маму?

— Не только про твою маму, — я старалась говорить спокойно, хотя внутри все кипело. — Про нас. Про то, что я чувствую себя одинокой в нашей семье. Про то, что ты не поддержал меня, когда я больше всего в тебе нуждалась.

Он нахмурился.

— Оля, я же сказал, ты преувеличиваешь. Мама хотела как лучше.

— А я? — крикнула я, но тут же понизила голос, чтобы не разбудить Анечку. — А мои чувства? Моя роль как матери? Ты понимаешь, что твоя мама забрала у меня право решать, что будет с моей дочкой? А ты вместо того, чтобы защитить меня, защищаешь ее!

Дима молчал. Я видела, как он сжимает челюсть, как будто борется с собой.

— Я не хочу, чтобы ты выбирал между мной и твоей мамой, — продолжала я. — Но я хочу, чтобы ты выбрал нашу семью. Меня. Анечку. Если ты этого не сделаешь, я не смогу здесь оставаться.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я впервые за эти дни увидела что-то похожее на понимание.

— Оля, я не хотел тебя обидеть, — тихо сказал он. — Я просто… Мама всегда была такой. Она всегда все решала за нас. Я думал, что это нормально.

— Это не нормально, Дима, — ответила я. — И если ты не начнешь меня слышать, я уйду. Не потому, что я тебя не люблю. А потому, что я не могу жить там, где меня не уважают.

Прошло несколько недель. Дима извинился. Он поговорил с мамой, и она, хоть и неохотно, признала, что «погорячилась». Но я до сих пор не могу простить. Не могу забыть, как она взяла мою дочь и сделала с ней то, что я не разрешала. Не могу забыть, как Дима встал на ее сторону.

Я не подала на развод. Пока. Мы с Димой ходим к семейному психологу, пытаемся разобраться, как нам жить дальше. Но каждый раз, когда я вижу сережки в ушах Анечки, мое сердце сжимается. Это напоминание о том, как легко кто-то другой может забрать у меня мою роль матери.