Переезжаешь, потому что родная мать надоела? – возмутилась женщина

В предрассветной синеве Никита вышел на крыльцо срубленного собственными руками дома.

Сегодня ему исполнилось ровно сорок лет. Воздух был свеж и прозрачен, пах скошенной накануне травой и дымком.

Его жена Надежда уже растопила печь и колдовала над завтраком. В детской комнате посапывал их восьмилетний сын Денис.

Рядом, через покосившийся плетень из лозы, виднелась крыша, покрытая старым, местами поросшим мхом, шифером.

Это был дом его матери. Обычно этот вид вызывал у Никиты знакомую горечь – смесь вины, раздражения и беспомощности.

Вины – потому что мать осталась одна и с возрастом уже не могла полноценно вести деревенский быт, а он редко навещал ее.

Раздражения – потому что каждый визит в родительский дом превращался в испытание для него.

Беспомощности – потому что изменить Людмилу Степановну было просто невозможно.

Сегодня, в свой сороковой день рождения, сын ощущал лишь холодную решимость.

План, который он вынашивал годами, наконец-то созрел в его мыслях окончательно.

Проблема была в самой природе Людмилы Степановны. Живя в двухстах шагах, Никита, мастеровитый мужик, чьи руки справлялись и с плотницким делом, и с печной кладкой, и с любым механизмом, мог бы быть для нее незаменимой опорой.

Однако стоило ему переступить порог ее дома с инструментом, как начинался ад.

Мать не отходила от него ни на шаг и, стоя над душой, комментировала каждое его действие.

Никита помнил все до мелочей. В прошлом году на кухне у Людмилы Степановны потек кран. Он пришел с разводным ключом и новой прокладкой.

– Никитушка, – раздался материнский голос прямо у него над ухом, едва он склонился под раковину. – А ты уверен, что этот… гаечный… ключик тот самый? У Петровича, помнится, был другой, поудобнее, с ручкой резиновой. Может, сходить спросить? Или я поищу у нас в сарае старый, он хоть и ржавый, но надежный, не то что нынешнее китайское…

– Мама, – хмуро произнес сын и стиснул зубы. – У меня все есть. Я знаю, что делаю. Отойди немного, а то локтем задену.

– Ой, прости, родной! – женщина сделала полшага назад, но тут же придвинулась снова, когда он начал откручивать гайку. – Просто я вчера от соседа слышала, что сейчас эти смесители совсем по-другому устроены. Там, кажется, не прокладка виновата, а какая-то мембрана внутри. Надо, наверное, не менять, а чистить? Или маслом капнуть? Ты уж не серчай на старуху, я же из лучших побуждений! Хочу, чтобы у тебя все получилось наилучшим образом!

Пальцы Никиты начали предательски дрожать. Комок бессильной ярости подкатил к горлу.

Он все же заменил прокладку, но ощущение было, будто он не полчаса провозился с краном, а выдержал многочасовой бой.

После череды подобных случаев он дал себе слово, что в родительском доме даже гвоздь не забьет.

Любые попытки поговорить с матерью по душам, объяснить, что ее советы только мешают и выводят его из себя, разбивались о глухую, непроницаемую стену обиды.

– Как это я мешаю тебе?! – взвизгивала Людмила Степановна во время их последнего тяжелого разговора. – Я же помогаю тебе! Подсказываю! Разве сыну не должно быть в радость, что мать не равнодушна? Что интересуется его делами? А ты… Весь такой самостоятельный! Дом себе отгрохал, хозяйство завел, а родной матери по-человечески помочь не можешь… Потому что она тебе мешает! Плохой ты сын, Никита. Совсем забыл, кто тебя на ноги поставил, кто из-за тебя ночами не спал!

Подобные высказывания, что он плохой, неблагодарный сын, который бросил старуху одну, произносились не раз.

Они отравляли редкие семейные посиделки и серьезно портили отношения с Надеждой.

Сноха старалась вести себя со свекровью дипломатично, однако даже она не могла терпеть постоянные ненужные советы, упреки и капризы родственницы.

И в этом году, глядя на первые желтые листья на березе у ворот, Никита принял окончательное решение.

Он приобрел дом в деревне Заречье. Переезд был запланирован на следующую неделю.

Мужчина тяжело ступал по знакомой тропинке к материнскому дому. Людмила Степановна, заметившая его в окно, уже стояла на крыльце.

Лицо ее, изборожденное морщинами, но еще живое, преисполнилось надеждой.

– Сынок! Никитушка! – радостно закричала мать. – С праздником тебя, с днем рождения! Заходи, я пирог с капустой только что испекла! Или ты дров мне наколоть пришел? Я уж думала, ты забыл старуху…

– Мама, – хмуро произнес Никита и остановился возле крыльца. – Спасибо за пирог и поздравления, но я пришел сюда не за этим. Нам надо серьезно поговорить.

– Поговорить? – удивленно спросила Людмила Степановна. – Что стряслось? Опять что сломалось? Я тебе говорила, что погреб сыреть стал – надо было гидроизоляцию делать по-новому, а не по-дедовски, землей засыпать…

– Мама, – перебил ее сын, не дав развернуться привычному монологу. – Я купил дом в Заречье. Он добротный, с хорошим участком земли. Через неделю мы переезжаем туда с Надей и Дениской.

Наступила тишина. Казалось, замер даже ветер в листве старой яблони. Лицо Людмилы Степановны сначала окаменело от изумления, потом по нему пробежали судороги обиды, гнева и паники.

– Как?! – вырвалось у нее хрипло. – Переезжаешь?! Куда?! В Заречье? Это же… километров сорок отсюда! Зачем?! Это из-за меня?! Потому что старуха надоела тебе своими советами?! Решил бросить меня одну здесь? Ты же сам всегда говорил, что хорошо, когда родные близко живут! Удобно!

– Жить рядом с родными – хорошо, мама, – сурово произнес Никита. – Но невозможно жить, когда каждый твой вдох, каждый шаг, каждое движение руки контролируется, комментируется и переделывается на ходу. Когда ты стоишь над душой и даешь советы даже в том, в чем не разбираешься., меня это доводит до трясучки. Мы только и делаем, что ссоримся. Я устал. Устал до чертиков…

– Так я же забочусь о тебе! Хочу, чтобы ты все делал без ошибок, – возмущенно проговорила женщина, и слезы хлынули из ее глаз ручьями. – Я же твоя мать! Разве нельзя потерпеть мои советы и причуды? Пожалеть старуху?! Плохой ты сын! Совсем плохой! Бросаешь в старости! Неблагодарный!

– Я тебя не бросаю, мама, – раздраженно произнес сын. – Я просто не могу больше так. Мы будем жить в Заречье, это всего полчаса на машине. Я буду приезжать, звонить и навещать тебя с Дениской, но помогать по хозяйству в твоем доме я больше не могу. Не хочу и не буду.

– А… а кто же будет? – испуганно спросила Людмила Степановна. Её глаза расширились от ужаса. – Петрович? Да он сам-то еле ноги волочит! Соседка Фекла? Она и свои-то грядки едва копает! Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись? Чтобы вся деревня тыкала пальцем и говорила: “Смотрите, Людку, сынок бросил, чужих людей ей в помощь нанял!”?

– Если что-то понадобится – крыша потечет, печь задымит, забор повалится, – начал уверенно перечислять Никита, – ты позвонишь мне. Мне, а не соседям. Я пришлю хороших работников, проверенных мужиков, которые знают свое дело, и оплачу их труд. Полностью. Звони столько раз, сколько потребуется.

Мать посмотрела на сына, словно видела его впервые. Обида и ужас боролись в ней.

Она боялась чужих людей, которые могли вторгнуться в ее святая святых. Панический страх потери контроля над своим маленьким миром не давал ей покоя. Ее губы задрожали.

– Работников? – недовольно прошептала Людмила Степановна. – Чужих людей пустить в свой дом? Да они все переломают! Испортят! Украдут последнее! Ты не хочешь помочь сам, так еще и чужих навязываешь? Чтобы они надо мной, над старухой, посмеялись?!

– Они не будут над тобой смеяться, мама, – уверенно ответил Никита. – И уж тем более они не будут тебя грабить. Они просто будут делать свою работу.

– Значит… так? – обиженно проговорила мать, словно не слышала сына. – Уедешь? И… чужих пришлешь? Вместо себя?

– Значит, так, мама, – спокойно ответил мужчина. – Я не могу иначе. Ради своего спокойствия. И… в конечном счете, ради твоего же блага. Чтобы мы не ссорились, чтобы я мог быть просто твоим сыном, а не вечно раздраженным подмастерьем. Завтра я зайду к тебе попрощаться перед переездом.

Он развернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Никита слышал вслед и сдавленные рыдания, и шепот проклятий, и жалобы небу.

Но на душе, вопреки ожидаемой каменной тяжести, было странное, почти болезненное облегчение.

Ради собственного душевного спокойствия и тишины в новом доме в Заречье, он выбрал другой способ поддержать старую, покосившуюся крышу материнского дома – на расстоянии, звонкой монетой и чужими, но умелыми руками.

Ему не хотелось, чтобы сын Дениска видел, как отец сжимает кулаки от бессилия и злости на родную мать.