Подписал отказ от родительских прав

Сложно поверить, что дело было именно в женском имени. Но все указывало именно на это. Началось все в тысяча девятьсот девяносто девятом, когда Михаил Соколов, двадцать три года от роду, студент архитектурного факультета, встретил в университете Елену Морозову.

Красавица была редкостная — светло-русые кудряшки, голубые глаза, и эта ямочка на левой щеке, когда смеется. Ну что тут скажешь, парень сразу пропал. А она, дурочка, тоже в него влюбилась по уши. Такая история.

— Михаил, — говорила ему Елена, прижимаясь к плечу, — а правда, что мы с тобой будем самыми счастливыми?

— Правда, — отвечал он, целуя ее в макушку. — Еще какая правда, Леночка. Я тебя так люблю, что сам не понимаю как.

— И я тебя, — шептала она. — И наш малыш тебя тоже будет любить. Ты же хороший папа будешь?

— Буду, — смеялся Михаил. — Самый лучший на свете. Буду с ним в футбол играть, на рыбалку ездить. А если девочка — косички заплетать научусь.

Планы строили грандиозные. Свадьба после защиты дипломов, квартира где-нибудь в новом районе, детишки. Елена мечтала о двоих — мальчике и девочке. Михаил соглашался, ему что, жалко было?

А в мае двухтысячного Елена забеременела. Ну что тут началось! Носились они с этой беременностью, представляешь, радовались. Имена выбирали. Если мальчик — Егор, если девочка — София. Все как положено.

— Михаил, — щебетала Елена, поглаживая живот, — он там пинается! Чувствуешь? Наверное, футболистом хочет стать.

Михаил прикладывал ладонь к ее животу и млел от счастья.

— А может, архитектором, как папа, — улыбался он. — Дома красивые строить будет.

— Обязательно красивые, — соглашалась Елена. — И обязательно для счастливых семей, как наша.

Такой дурак влюбленный был, что слов нет.

Четырнадцатого октября две тысячного года в половине седьмого вечера пьяный водитель сбил беременную Елену на пешеходном переходе. Она шла к Михаилу в гости, несла ему домашние пирожки от своей мамы.

В больнице врачи четыре часа боролись за две жизни. Елена ушла из жизни пятнадцатого октября в два пятнадцать ночи. А сын Егор появился на свет в два тридцать того же дня. Тяжелые повреждения мозга — не ходить, не говорить, особенный ребенок.

Михаил стоял в больничном коридоре и смотрел на главврача. Тот избегал его взгляда, теребил в руках какие-то бумаги.

— Вы понимаете, молодой человек, — бубнил врач, — ребенок будет нуждаться в постоянном уходе. Может, никогда не научится ходить, говорить… Вы должны это понимать.

— Понимаю, — тихо ответил Михаил. Голос дрожал, руки тряслись. — А что мне с ним делать? Как я… как я буду на него смотреть каждый день? Он же мне Елену будет напоминать…

— Ну как что? — удивился врач. — Забирать домой. Или… есть специальные учреждения. Если не справитесь сами.

Михаил долго молчал. Представлял, как будет приходить домой и видеть этого ребенка. Как будет кормить его, переодевать. И каждую секунду вспоминать Елену, ее смех, ее голос.

— Я не смогу, — наконец выдавил он. — Не смогу на него смотреть. Он же… он же мне каждую секунду будет Елену напоминать. А ее больше нет. Понимаете? Ее больше нет!

Врач кивнул сочувственно.

— Понимаю. Это ваше право. Подумайте еще, может…

— Нет, — перебил Михаил. — Я решил. Пусть государство разбирается.

Шестнадцатого октября, ровно через день после рождения, Михаил Соколов подписал отказ от родительских прав. Малыша Егора отправили в детский дом для детей с особенностями.

Шесть лет Михаил жил один. Работал в архитектурной фирме “СтройПроект”, проектировал жилые дома. Друзья пытались его с кем-то познакомить, но он отмахивался. Не мог забыть свою Елену. А как забудешь такую любовь?

— Миша, — говорил ему приятель Андрей, — да брось ты! Жизнь продолжается. Познакомлю тебя с одной девушкой, симпатичная очень.

— Не надо, — отвечал Михаил. — Не готов я еще.

— Когда же ты будет готов? — сердился Андрей. — Всю жизнь по покойнице грустить будешь?

— Может, и всю жизнь, — говорил Михаил. — Не твое дело.

В марте две тысячи шестого года на бухгалтерских курсах познакомился с Ольгой Петровой. Спокойная такая, практичная. Двадцать один год, из хорошей семьи. Ей нравился серьезный, немного печальный архитектор.

— Ольга, — сказал он ей после полугода знакомства, — я хочу сделать тебе предложение. Но должен честно сказать. У меня уже была большая любовь, она ушла из жизни. Я постараюсь ее забыть, но…пока еще…все это в памяти.

Ольга помолчала, покраснела, потом кивнула:

— Я понимаю, Михаил. Мне тоже нужна семья. А любовь… может, придет к тебе потом. Главное, что ты честен со мной.

— Может, и придет, — согласился он. — Я буду стараться быть хорошим мужем. Честное слово.

— А я буду стараться быть хорошей женой, — ответила Ольга. — И не буду требовать от тебя невозможного.

В марте две тысячи седьмого поженились. Тихо, без торжеств. Родители Ольги были довольны — зять серьезный, с образованием, с работой. Что еще надо?

Пятнадцатого августа две тысячи восьмого у них родилась дочка. Михаил назвал ее Еленой. В честь первой любви, конечно.

— Почему Елена? — удивилась Ольга в роддоме. — Мы же не обсуждали это имя. Я думала, Катя или Настя.

— Просто нравится мне, — ответил Михаил, не глядя жене в глаза. — Красивое имя, согласись.

Ольга внимательно посмотрела на мужа, что-то поняла, но спорить не стала.

— Хорошо, — сказала она тихо. — Лена так Лена. Какая разница, в конце концов?

А разница была большая, только Ольга этого еще не знала.

Дочка росла умницей и красавицей. Темно-русые волосы в отца, но вьющиеся, серо-голубые глаза — смесь родительских. Михаил души в ней не чаял. В ней он видел продолжение своей первой, настоящей любви.

— Папа, — говорила маленькая Лена, забираясь к нему на колени, — а правда, что я буду архитектором, как ты?

— Правда, доченька, — отвечал Михаил, обнимая дочку. — Обязательно будешь, если захочешь. Будешь красивые дома строить.

— А я хочу, — серьезно кивала Лена. — Хочу, что люди в красивых домах жили и были счастливые.

А Ольга смотрела на них и понимала — муж любит дочку больше, чем ее. И не простой родительской любовью, а какой-то особенной, болезненной. Ну да ладно, такая жизнь. Зато семья крепкая, дом полная чаша.

Пятнадцать лет все было хорошо. Лена училась в школе, потом поступила в ННГАСУ на архитектурный. Мечтала строить красивые дома, помогать людям. Михаил гордился дочерью.

— Леночка, — говорил он ей, — ты у меня самая умная, самая красивая. Я так тобой горжусь.

— Папочка, — смеялась Лена, — ты же мой папа, конечно, будешь мной гордиться. А вот преподаватели говорят, что из меня архитектор получится хороший.

— Еще какой хороший! — соглашался Михаил.

И тут пятнадцатого октября две тысячи двадцать третьего — ровно через двадцать три года после первой трагедии — произошло разоблачение.

Лена, которой тогда было пятнадцать, рылась в кладовке и наткнулась на старые документы. Справка из роддома: “Соколов Михаил Андреевич, отец ребенка мужского пола от Морозовой Елены Викторовны, родившегося 15 октября 2000 года”.

— Мам, — спросила Лена у матери, показывая бумагу, — а кто такая Елена Морозова? И почему у папы справка о рождении от нее ребенка?

Ольга взяла справку, прочитала, побелела лицом. Руки задрожали.

— Откуда это у тебя? — тихо спросила она.

— В кладовке нашла, в папиной коробке, — отвечает Лена. — Мам, а что это значит? У папы что, есть еще дети?

Ольга долго молчала, потом села на диван, прижала справку к груди.

— Лена, садись рядом, — сказала она дрожащим голосом. — Нам нужно поговорить. И нужно дождаться папу.

— Мам, ты меня пугаешь, — забеспокоилась Лена. — Что случилось?

— Ничего не случилось, дочка, — ответила Ольга. — Просто… просто я кое-что поняла. Наконец-то поняла.

Вечером, когда Михаил вернулся с работы, Ольга встретила его в прихожей. В руках справка, лицо каменное.

— Объясни мне, — говорит она тихо, но голос дрожит, — кто такая Елена Морозова? И почему у тебя есть справка о рождении от нее ребенка? И почему дочь наша названа Еленой?

Михаил увидел бумагу и понял — все. Конец тайне.

— Садись, Оля, — сказал он тяжело. — Расскажу все как есть. Давно пора.

Рассказал. Про ту трагедию, про сына-инвалида, которого бросил. Про то, что дочь назвал в честь покойной возлюбленной.

— Значит, всё это время, — Ольга говорила медленно, вдумчиво, — всё это время ты любил ту, которая ушла из жизни? Я помню, что ты мне сказал перед свадьбой, но я все-таки наделась, что со временем…? Ты вообще понимаешь что это ненормально? Ты и дочь мою назвал в честь своей покойной… подружки?

— Оля, ну что ты, — попытался оправдаться Михаил. — Я же женился на тебе, мы же семья…

— Семья? — Ольга засмеялась горько. — Какая семья, Михаил? Ты шестнадцать лет врал мне! Шестнадцать лет! И еще у тебя есть сын, который живет непонятно где! А я глупая ничего не знала!

— Я хотел сказать, — бормотал Михаил. — Много раз хотел, но не мог. Боялся, что ты не поймешь.

— Не пойму? — вскочила Ольга. — Да я все понимаю! Понимаю, что была дурой! Что жила с чужим мужем, который думал о другой женщине!

Лена стояла в дверях и слушала. Потом говорит:

— Папа, а получается, я названа в честь твоей покойной девушки? В честь той, которую ты любил больше мамы?

Михаил кивнул, не поднимая глаз.

— Фу, как противно! — сказала Лена и ушла к себе. — Как можно было так с мамой поступить!

С того дня в доме стало неуютно и напряжено. Ольга с мужем разговаривала только по необходимости. Лена на отца обиделась, называла его обманщиком. А Михаил мучился, понимая, что сам виноват.

— Оля, — пытался он говорить с женой, — давай попробуем все исправить. Я действительно тебя полюбил за эти годы.

— Поздно, — отвечала Ольга. — Поздно, Михаил. Доверие не восстановишь.

Через полтора года, в феврале две тысячи двадцать пятого, Лена влюбилась. В однокурсника Дмитрия Волкова, молодого человека восемнадцати лет. Симпатичный парень, из приличной семьи, тоже будущий архитектор.

— Мам, — говорила Лена, сияя от счастья, — я его так люблю! Ты не представляешь как! Он такой умный, такой добрый!

— Представляю, доченька, — отвечала Ольга. — Только не торопись. Ты еще молодая.

— Какая молодая! — смеялась Лена. — Мне семнадцать! А любовь — она не спрашивает, сколько тебе лет.

— Еще как спрашивает, — вздыхала Ольга. — Ох, Ленка, не повторяй ошибок взрослых.

А Михаил смотрел на влюбленную дочь и с ужасом вспоминал себя и Елену.

— Лена, — говорил он дочери, — не торопись с серьезными решениями. Закончи сначала институт.

— Папа, — отвечала Лена, — а ты разве не в институте маму встретил… то есть ту девушку?

Михаилу нечего было сказать.

В июне Лена забеременела. Дмитрий сделал предложение, они поженились в августе. Тихо, в узком кругу. Михаил благословил молодых, но на душе было тревожно.

— Оля, — сказал он жене после свадьбы, — мне страшно. Постоянное дурное предчувствие.

— Что за глупости, — отмахнулась Ольга.

Но Михаил не успокаивался. Предчувствие не проходило.

В январе две тысячи двадцать шестого Лена устроилась подрабатывать на стройку в Автозаводском районе. Помощником архитектора, чертежи проверять, с прорабом общаться. Молодая семья нуждалась в деньгах.

— Лена, — уговаривал Михаил, — не ходи туда. Стройка — это опасно, особенно в твоем положении.

— Да что ты, пап, — отвечала Лена. — Я же не в забое работаю. Сижу в бытовке, документы смотрю. Максимум — по стройке хожу, проверяю работу.

— Вот именно — ходишь! — волновался Михаил. — А если что упадет сверху? А если поскользнешься?

— Папа, перестань! — сердилась Лена. — Ты же сам архитектор, должен понимать — без контроля никуда. А мне опыт нужен.

Двенадцатого сентября две тысячи двадцать шестого года в половине двенадцатого дня обрушились строительные леса.

Лена как раз поднималась на верхний ярус, хотела проверить кладку стены. Рабочие кричали, чтобы не лезла туда, но она не услышала.

— Лена Михайловна, не ходите туда! — орал прораб. — Леса плохо закреплены!

Но было поздно. Металлические конструкции рухнули вниз, придавив девушку.

В больнице — в той же самой больнице №5, где много лет назад боролись за жизнь Елены — врачи четыре часа пытались спасти Лену и ее ребенка. Лена ушла из жизни в девять двадцать вечера двенадцатого сентября. А дочка Анна родилась в девять тридцать пять.

— У ребенка повреждения позвоночника, — сказал врач Михаилу и Дмитрию. — Ходить не сможет. Но умственно развиваться, возможно, будет нормально, пока не увидели повреждений мозга.

Дмитрий слушал и качал головой. Лицо было его было белое, глаза пустые.

— Я не смогу, — бормотал он. — Понимаете, я не смогу справиться… Это слишком тяжело для меня. Я же еще молодой, у меня вся жизнь впереди… Я буду смотреть и вспоминать жену, а ее больше нет, вы понимаете?

— Дмитрий, — попытался урезонить его Михаил, — это же твоя дочь. Твоя кровь. Ты нужен ей.

— Какая кровь! — вспылил парень. — Она же инвалид! Я что, всю жизнь за ней ухаживать буду? Нет уж, увольте!

Дмитрий Волков подписал отказ от родительских прав. Точно так же, как двадцать шесть лет назад сделал Михаил.

— История повторяется, — сказал Михаил социальному работнику. — Но на этот раз я заберу внучку. Круг должен разорваться.

— Вы уверены? — спросила соцработница. — Ребенок-инвалид — это очень тяжело. Вам уже пятьдесят, сил может не хватить.

— Уверен, — ответил Михаил твердо. — Больше я не сбегу. Хватит. Пора отвечать за свои поступки.

Ольга встретила решение мужа в штыки.

— Это твоя вина! — кричала она на проводах дочери. — Проклятое имя! Ты обрек ее на ту же участь, что и свою первую Елену! Назвал ее этим проклятым именем — вот и получил!

— Может быть, — тихо согласился Михаил. — Может, ты права. Но теперь я должен исправить ошибки.

— Никогда! — Ольга была непреклонна. — Я не буду растить ещё одну жертву твоего проклятия! Хватит! Развод!

— Оля, подумай, — просил Михаил. — Это же наша внучка.

— Моя дочка ушла из жизни, — холодно ответила Ольга. — А это — расплата за твои грехи. Разбирайся сам.

В декабре развод был оформлен. Ольга съехала к своей сестре, забрала половину имущества. Михаил остался один с трехмесячной внучкой Анной.

— Не Елена, — говорил он, укачивая девочку. — Анна. Просто Анна. Пусть это проклятое имя больше никого не губит.

Помогала ему мать — Валентина Ивановна, восьмидесяти двух лет. Бодрая старушка, которая говорила, что в свои годы наконец-то чувствует себя нужной.

— Мишенька, — говорила она сыну, — не мучай себя. Что было, то прошло. Главное сейчас — эта крошка. Она же ни в чем не виновата.

— Знаю, мама, — отвечал Михаил. — Теперь я все понимаю. Поздно, но понимаю.

— Не поздно, — возражала Валентина Ивановна. — Никогда не поздно стать хорошим человеком.

В марте Михаил решился на то, на что не мог решиться двадцать семь лет. Поехал искать своего первого сына Егора.

Нашел в интернате для инвалидов на окраине города. Егору было двадцать семь лет, но выглядел он как ребенок. Не ходил, не говорил, только иногда улыбался и реагировал на прикосновения.

— Егор, — сказал Михаил, садясь рядом с инвалидной коляской. — Сынок, это папа. Я пришел к тебе.

Егор не узнавал отца, но когда Михаил взял его за руку, спокойно улыбнулся.

— Прости меня, — шептал Михаил. — Прости, что бросил тебя. Я был молодым дураком, испугался. А теперь у нас есть Анечка, и я ее не брошу. Клянусь тебе.

— Он вас не понимает, — сказала медсестра. — Но реагирует на голоса. Ему нравится, когда с ним разговаривают.

— Буду приезжать каждую неделю, — пообещал Михаил. — Буду читать ему книги, рассказывать, как дела дома.

Михаил стал навещать сына каждую неделю. Привозил фрукты, читал вслух книги. Егор слушал голос отца и улыбался.

А дома подрастала Анна. Не ходила, но сидела в коляске, играла игрушками, смеяться научилась. И говорить начала раньше сверстников.

— Дедуля, — лепетала она, протягивая к Михаилу ручки.

— Да, солнышко, — отвечал он, поднимая внучку на руки. — Дедуля здесь, дедуля никуда не денется.

— А мама где? — спрашивала Анна, когда подросла.

— Мама на небе, — отвечал Михаил. — Она нас оттуда охраняет.

— А папа?

— Папа… папа далеко. Он не смог с нами остаться.

— А ты меня не бросишь? — серьезно спрашивала девочка.

— Никогда, — клялся Михаил. — Ни за что на свете не брошу.

Зимним вечером две тысячи двадцать девятого года Михаил сидел у окна с внучкой на руках. За стеклом падал снег — такой же, как в тот октябрьский вечер, когда он потерял первую Елену.

— Смотри, Анечка, — шептал он, — идет снег. Скоро Новый год. Мы с бабулей нарядим елку, и ты будешь самой красивой девочкой на свете.

Анна улыбалась и протягивала ручку к окну, пытаясь поймать снежинки. В ее улыбке не было ни боли, ни упреков — только чистая радость от того, что она есть, что она любима.

— Знаешь что, Анечка, — говорил Михаил внучке, — дедуля долго был дураком. Думал, что любовь — это только страсть и боль. А оказывается, любовь — это еще и ответственность. И верность. И готовность принять любую жизнь как дар.

— Леночка, — шептал он, глядя в небо, — прости меня. Я искуплю свою вину. Обещаю тебе. И это правильно. Это справедливо. Это так, как должно быть.

Родственники требовали часть наследства