Это ты напился до беспамятства на корпоративе и потерял ключи от машины и телефон, сам теперь и разбирайся с этим, а я тебе не ищейка

— Где телефон? И ключи от машины?

Голос Романа был похож на скрежет ржавого металла. Он сидел на краю кровати, обхватив гудящую голову руками, и смотрел в одну точку на полу, будто ответ мог материализоваться прямо на паркете. Утро врывалось в комнату безжалостным серым светом, делая пылинки в воздухе видимыми и подчёркивая вчерашний беспорядок.

Даша не ответила. Она стояла на кухне, и до Романа доносился монотонный, деловитый гул кофемолки. Этот звук был единственным, что нарушало густую, похмельную тишину в квартире. Он был чужеродным, бодрым, почти оскорбительным для его состояния. Он поднялся, качнувшись, и на ощупь, словно слепой, побрёл в коридор. Его домашние треники обвисли на бёдрах, а футболка была измята так, словно в ней спала целая рота солдат.

Он начал с карманов вчерашних брюк, брошенных комком у порога. Хлопал по ним ладонями, выворачивал наизнанку пустые глазницы карманов. Пусто. Только скомканный чек из бара и какая-то бумажка с рекламным слоганом. Он выпрямился, и комната качнулась вместе с ним. В висках стучал маленький, злой молоточек, требующий воды и ответов.

— Даш, ты не видела? Я серьёзно. Их нигде нет.

Кофемолка затихла. Наступила пауза, наполненная его тяжёлым дыханием. Он перевёл взгляд на кухню. Даша, не поворачиваясь, насыпала свежемолотый кофе в турку. Её движения были точными, выверенными, почти ритуальными. Она была воплощением порядка в его утреннем хаосе.

— Они там, где ты их оставил, — её голос прозвучал ровно и холодно, без малейшего намёка на сочувствие.

Эта фраза, своей простой и убийственной логикой, взбесила Романа больше, чем любой крик. Он снова принялся за поиски, теперь уже с ожесточением. Он обшарил свою куртку, висевшую на вешалке. Запустил руки в её глубокие карманы, вытряхнул оттуда мелочь, зажигалку, но заветной связки ключей и прямоугольника смартфона там не было. Его паника начала медленно мутировать в раздражение, и этому раздражению нужен был объект.

— Их тут нет! Вообще нигде! — он повысил голос, обращаясь не столько к ней, сколько к стенам, к несправедливой вселенной. — Я всё обыскал.

Он вошёл на кухню, прислонился плечом к косяку, ища опоры. Даша как раз наливала воду. Тонкая струйка текла в турку, и жена следила за ней так внимательно, будто от этого зависела её жизнь. Она демонстративно не смотрела на него.

— Ты же видела, в каком я состоянии вчера пришёл, — начал он, нащупывая почву для обвинения. Его тон стал жалобным, но с металлическими нотками упрёка. — Я же еле на ногах стоял. Ты должна была проверить карманы, вытащить всё. Это же элементарно.

Вот оно. Камень был брошен. Ответственность за его пьяную беспамятность плавно перекладывалась на её плечи. Он не просто просил помощи, он требовал отчёта за невыполненную, по его мнению, обязанность.

Даша медленно поставила турку на плиту и только после этого повернулась к нему. Она смерила его взглядом с ног до головы — помятого, растрёпанного, с красными глазами и жалким выражением на лице. Её взгляд был чистым, как стекло, и таким же холодным.

— Я видела, как тело весом почти в центнер ввалилось в коридор и рухнуло, не раздеваясь. Моя задача была не дать этому телу проломить себе голову о косяк. С остальным разбирайся сам.

Она сказала это спокойно, почти безразлично, и отвернулась обратно к плите, наблюдая, как над туркой начинает подниматься кофейная шапка. Её спокойствие было хуже любого скандала. Оно было стеной, о которую его похмельная истерика разбивалась, не оставляя даже трещины. Роман остался стоять в дверном проёме, чувствуя, как раздражение внутри него начинает закипать, грозя выплеснуться наружу уже не жалобами, а самой настоящей, злой яростью.

Слова Даши, холодные и отточенные, ударили точнее любого кулака. Они не оставляли места для манёвра, для жалости к себе, для перекладывания вины. Роман отступил от кухонного проёма, словно его отбросило невидимой силой. Он вернулся в коридор, и его поиски приобрели новый характер. Это была уже не паника, а ожесточённая, показательная деятельность. Он демонстративно распахнул дверцу обувного шкафа и начал вышвыривать оттуда обувь. Первыми полетели его тяжёлые зимние ботинки, глухо стукнув о пол. Затем — кроссовки, туфли. Он тряс каждый ботинок, заглядывал внутрь, словно ключи или телефон могли волшебным образом провалиться сквозь шнурки. Коридор быстро превратился в филиал свалки.

Даша вышла из кухни с чашкой горящего кофе в руке. Она не сказала ни слова. Она просто остановилась и обвела взглядом устроенный им погром. Её лицо не выражало ничего — ни удивления, ни злости. Это было лицо человека, наблюдающего за предсказуемым природным явлением, вроде дождя или сильного ветра. Её спокойствие было не пассивным, а активным, агрессивным в своей безупречности. Она сделала глоток, и аромат свежесваренного кофе смешался с тяжёлым запахом вчерашнего перегара, который источал Роман. Этот контраст был унизителен.

— Ну что, не нашла? — съязвил он, выпрямляясь и вытирая вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Он намеренно использовал женский род, пытаясь уколоть её, вовлечь в свою игру.

— Я и не искала, — парировала Даша, делая ещё один глоток. Она опёрлась о стену, продолжая невозмутимо наблюдать за его бессмысленной суетой.

Его терпение иссякало. Время шло, похмелье не отпускало, а перспектива объясняться на работе становилась всё реальнее. Он перестал изображать поиски и пошёл на неё прямо, сокращая дистанцию.

— Послушай, Даша, хватит уже. Я понимаю, ты злишься, что я вчера перебрал. Но это уже не смешно. Куда ты могла их положить? Ты же всегда всё убираешь по местам. Проверила карманы, пока я спал, и сунула куда-нибудь. В вазочку для мелочи? В ящик комода? Ну вспоминай!

Он говорил так, будто это было само собой разумеющимся. Будто она — его личный ассистент, обязанный заниматься последствиями его разгула. Он уже не предполагал, он утверждал. Он рисовал в своём воображении картину, где она, заботливая и правильная, ночью наводит порядок, а теперь просто вредничает.

— Я не трогала твои вещи, Рома. И не собиралась. Ты не ребёнок, чтобы за тобой подбирать.

— Да? А из-за кого я теперь на работу опаздываю? Из-за тебя! — выпалил он. Это было то самое, последнее, решающее обвинение. Вина за его профессиональные проблемы теперь тоже лежала на ней. — Если бы ты сразу сказала, где они, я бы уже ехал!

В этот момент что-то изменилось. Даша перестала пить кофе. Она медленно, с подчёркнутой аккуратностью, поставила чашку на комод. Глухой стук керамики о дерево прозвучал в коридоре как удар гонга. Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. Её взгляд из холодного и отстранённого превратился в обжигающий. Лёд треснул, и из-под него вырвалось пламя чистой, концентрированной ярости.

— Это ты напился до беспамятства на корпоративе и потерял ключи от машины и телефон, сам теперь и разбирайся с этим, а я тебе не ищейка!

Её голос не дрожал. Он звенел, как натянутая струна, каждый слог был отчеканен и вбит в него, как гвоздь. Это была не истерика. Это был приговор. Роман на секунду опешил, захлебнувшись воздухом. Он пробил её оборону, но вместо ожидаемых слёз или оправданий наткнулся на сталь. И он понял, что перешёл черту, с которой уже не будет возврата.

Фраза повисла в воздухе коридора, плотная и осязаемая, как кирпичная стена. Роман замолчал на полуслове, его рот остался приоткрыт. Он ожидал чего угодно: слёз, упрёков, ответных криков, но не этой ледяной, концентрированной ярости, облечённой в спокойную форму. Он смотрел на неё, и в его похмельном сознании что-то не сходилось. Перед ним стояла не Даша, его жена, а кто-то другой — незнакомый, жёсткий, чужой.

Но ступор длился недолго. Оборонительный механизм, отточенный годами, сработал мгновенно. Первобытный страх перед последствиями сменился праведным гневом оскорблённой невинности. Он не мог быть виноват. Если он виноват, значит, ему придётся самому решать проблему, а это было немыслимо. Значит, виновата она — в своей жестокости, в своём безразличии.

— Ах, вот как? — он усмехнулся, но улыбка получилась кривой и жалкой. — Значит, я сам должен? Нормальная жена бы помогла, вошла бы в положение. Но тебе, видимо, просто нравится смотреть, как я мучаюсь. Тебе это доставляет удовольствие, да?

Он перешёл в наступление, повышая голос, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией через агрессию. Он начал ходить по заваленному обувью коридору, жестикулируя, разыгрывая спектакль для одного зрителя.

— Конечно, тебе же легко! Сидишь себе, кофеёк попиваешь! А у меня проблемы, мне на работу надо! У меня там совещание, может быть! Но тебе же плевать на мои проблемы! Всегда было плевать! Ты думаешь только о себе!

Он говорил, и слова лились из него потоком самооправдания. Каждая фраза была призвана выставить его жертвой, а её — бессердечным монстром. Он ждал, что она взорвётся, начнёт оправдываться, кричать в ответ. Он ждал привычного сценария скандала, в котором можно было бы утопить суть проблемы в обоюдных обвинениях.

Но Даша молчала. Она не слушала его. Шум его голоса доносился до неё как-то издалека, как гул проезжающего поезда. Она смотрела на него, на его искажённое гневом и жалостью к себе лицо, на разбросанные по полу ботинки, на весь этот убогий утренний фарс, и чувствовала, как горячая волна ярости, только что выплеснувшаяся наружу, остывает. Остывает и превращается во что-то твёрдое, тяжёлое и абсолютно ясное. В её сознании, очищенном от эмоций, сформировалось решение. Простое, логичное и окончательное.

Она больше не собиралась в этом участвовать. Ни сегодня, ни завтра, никогда.

Не говоря ни слова, она развернулась и прошла мимо него. Роман на секунду замолчал, решив, что она уходит в комнату, сдавшись. Но она направилась к вешалке у входной двери. Её движения были лишены суеты. Они были плавными, экономичными и пугающе целенаправленными. Она сняла с крючка его тяжёлую зимнюю куртку. Роман удивлённо смотрел на неё, не понимая, что происходит.

— Что ты делаешь? Ты меня вообще слышишь?

Она проигнорировала его вопрос. С курткой в одной руке она подошла к куче обуви, которую он так демонстративно разбросал. Не нагибаясь, она носком своего домашнего тапка подцепила один его ботинок, затем второй. Она небрежно пнула их по направлению к входной двери. Затем, с той же молчаливой решимостью, она подошла к двери, держа его куртку в руке, как трофей или улику. Её лицо было абсолютно спокойным, почти безжизненным. И это было страшнее любого крика. Роман смотрел на неё, на куртку в её руке, на ботинки у порога, и ледяное, запоздалое понимание начало медленно просачиваться сквозь туман его похмельного гнева.

— Ты что творишь? Ты с ума сошла?

Вопрос Романа был полон искреннего, почти детского недоумения. Сцена, разворачивающаяся перед ним, не укладывалась в его картину мира. Даша, его жена, стояла у распахнутой входной двери. В проёме виднелась унылая серая стена лестничной клетки. Холодный сквозняк, пахнущий пылью и чем-то кислым из мусоропровода, пополз по полу, неприятно холодя его босые ступни. Его куртка и ботинки лежали бесформенной кучей на кафельном полу площадки.

— Закрой дверь, Даша. Хватит, — он попытался придать голосу твёрдость, вернуть себе роль хозяина положения, но слова прозвучали неуверенно.

Она не ответила. Она просто сделала шаг в сторону, полностью освобождая ему проход. Это было приглашение и приказ одновременно. В её глазах не было ничего — ни гнева, ни обиды, ни злорадства. Пустота. Словно она смотрела не на него, а сквозь него, на стену позади. Эта пустота была страшнее любой ненависти. Она означала, что для неё он перестал существовать как нечто, заслуживающее эмоций.

— Иди, — её голос был тихим и ровным, без единой живой ноты. Ледяной. — Ищи.

Роман замер. Воздух в лёгких кончился. Он смотрел на неё, потом на свою одежду, сиротливо лежащую за порогом, потом снова на неё. Он ждал, что она сейчас моргнёт, выражение её лица изменится, и этот абсурдный спектакль закончится. Но ничего не менялось. Она просто ждала. Её спокойствие было ультиматумом.

— Ты… ты меня выгоняешь? — пролепетал он, и в этот момент сам ужаснулся тому, насколько жалко он звучит. Он, Роман, в одних трениках и футболке, с гудящей головой и пересохшим ртом, стоит посреди собственного коридора и спрашивает разрешения.

— И пока не найдёшь, можешь домой не возвращаться, — продолжила она тем же бесцветным тоном, будто зачитывая инструкцию. — Ночевать будешь там, где вчера пил.

Всё. Это был конец диалога. Это было даже не наказание, а просто констатация факта. Техническое решение проблемы. Ты создал беспорядок — иди и убери. Только беспорядком был он сам. Унижение обожгло его сильнее похмелья. Он должен был что-то сделать, закричать, схватить её за руку, но его тело сковало от осознания полного, тотального поражения. Он проиграл.

Он медленно, как во сне, шагнул через порог. Холодный кафель обжёг ступни сквозь тонкие носки. Он нагнулся, чтобы поднять куртку, чувствуя себя невероятно уязвимым и выставленным на всеобщее обозрение, хотя на площадке никого не было. Он услышал за спиной движение. Он не успел даже выпрямиться, когда дверь за его спиной начала закрываться. Не было хлопка, который дал бы выход эмоциям. Дверь закрылась плавно, твёрдо, с глухим, окончательным щелчком. А потом он услышал самый страшный звук этого утра. Звук поворачиваемого ключа в замке. Один оборот. Второй.

Роман остался стоять на лестничной клетке с курткой в руках. Перед ним была гладкая, обитая тёмной кожей поверхность двери. Его двери. Теперь она была для него такой же непроницаемой, как стена тюремной камеры. Он был снаружи. В одних трениках, футболке и носках. Без денег, без телефона, без ключей. Без ничего. Холодный сквозняк трепал тонкую ткань футболки, и он впервые за утро почувствовал, как замёрз. Он остался один на один с последствиями своего вчерашнего веселья, изгнанный из своего дома в самый жалкий и беспомощный момент своей жизни. А за дверью была тишина. Не звенящая, не тяжёлая. Просто обычная тишина квартиры, в которой его больше не было…

СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ