Если ты хочешь жить для своей родни, живи без меня! — жена поставила точку в споре

Знаете, в тот вечер я как обычно готовила суп. До сих пор помню — борщ это был, мама всегда говорила, что у меня он особенно удаётся. Стою у плиты, мешаю, а в голове пусто. Только жужжание вытяжки и тиканье часов. И Олег за столом — в телефоне, конечно. С сестрой своей переписывается, я уже по его лицу научилась определять. Двенадцать лет вместе — ещё бы не научиться.

Пар от кастрюли поднимается, очки запотели, а я всё мешаю и мешаю этот борщ, хотя он давно готов. Просто руки должны быть чем-то заняты, иначе начну крутить обручальное кольцо — привычка такая появилась в последнее время. Нервная.

— Ты же понимаешь, что у неё никого нет, кроме меня? — говорит вдруг Олег, не отрываясь от телефона. И знаете, в этот момент что-то во мне просто… щёлкнуло. Как будто последняя капля упала.

Я положила половник. Руки дрожали, но голос, удивительно, был спокойным:

— А у меня кто?

Он поднял глаза — помню, как удивлённо моргнул, будто не ожидал от меня такого вопроса. Или не хотел услышать.

— Мы ведь уже обсуждали…

— Что обсуждали, Олег? — перебила я его. — Как ты в третий раз отменишь наш отпуск? Или как мы опять не поедем на дачу, потому что твоей сестре срочно нужно переклеить обои? Или может, обсудим, как я уже который год одна езжу к своим родителям, потому что твоя мама хочет видеть тебя каждые выходные?

Я и сама не ожидала, что всё это выльется. Столько лет молчала, копила в себе. А тут прорвало. Голос предательски дрожал, в горле стоял ком, но остановиться я уже не могла:

— Знаешь, сколько раз я ждала? Ждала, когда ты наконец увидишь меня, а не свою родню. Когда поймёшь, что у тебя есть жена. Была жена…
Он смотрел на меня как-то растерянно, и в этот момент я поняла — ничего не изменится. Никогда.

— Если ты хочешь жить для своей родни, — сказала я тихо, — живи без меня.

Вышла из кухни. В спальне открыла шкаф — руки тряслись так, что еле справилась с молнией на сумке. Кидала вещи как попало, только самое необходимое. Футболку, джинсы, бельё… Косметичку чуть не забыла.

Олег появился в дверях. Стоял, привалившись к косяку — его любимая поза, когда не знает, что сказать.

— Ты серьёзно? — только и спросил.

Я молча застегнула сумку. Прошла мимо него, стараясь не смотреть в глаза — знала, если посмотрю, могу передумать. А я больше не хотела быть той, кто всегда уступает.

Входную дверь закрыла тихо. Не хлопнула, хотя очень хотелось. В подъезде было темно и пахло жареной рыбой от соседей. Обычный вечер. Только жизнь моя в этот момент разделилась на “до” и “после”.

Борщ на плите остался, я так и не выключила. Но это уже не моя забота. Как и Олег с его вечными проблемами сестры.

Первую неделю я жила у Тани — моей школьной подруги. Она не задавала лишних вопросов, только молча подливала чай и иногда обнимала, когда я начинала плакать. А плакала я часто. Обычно по ночам, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить хозяйку квартиры.

Знаете, что самое странное? Я плакала не из-за Олега. Я оплакивала себя — ту женщину, которой была последние двенадцать лет. Женщину, которая растворилась в чужой семье, забыв о собственных желаниях.

— Может, он одумается? — осторожно спросила как-то Таня за завтраком, размешивая сахар в кофе.

Я смотрела в окно на облетающий клён. Октябрь выдался тёплым, и листья не желали падать, цеплялись за ветки из последних сил. Совсем как я за свой брак все эти годы.

— Знаешь, — ответила я, не отрывая взгляда от окна, — я вдруг вспомнила, как он бросил меня одну, когда я была на седьмом месяце. Помнишь?

Таня кивнула. Ещё бы не помнить — она тогда примчалась ко мне среди ночи, когда у меня начались ложные схватки от стресса.

— Его сестре срочно понадобилось переезжать. И он уехал. На три дня. А я сидела одна, беременная, и боялась пошевелиться. Звонила ему, а он сбрасывал… — я сделала глоток остывшего кофе. — А потом был выкидыш.

Таня протянула руку через стол, сжала мои пальцы.
— Ты никогда об этом не говорила.

— Потому что он вернулся с коробкой конфет и сказал, что я должна понять — у сестры никого, кроме него. А я… я тогда и правда поняла. Поняла, что у меня тоже никого, кроме него. И решила, что этого достаточно.

В горле встал ком, но слёз уже не было. Выплакала все за эту неделю.

Я стала выходить на прогулки. Бродила по осеннему парку, фотографировала жёлтые листья, впервые за много лет зашла в художественный салон — раньше любила рисовать, но забросила. Купила акварельный альбом и краски.

Однажды села в кафе у окна. Просто так, одна. Раньше мне казалось, что одинокая женщина за столиком — это грустно. Но сейчас, грея руки о чашку капучино, я чувствовала удивительное спокойствие. Никто не писал мне сообщений с вопросом, где я и когда вернусь. Никто не ждал, что я брошу всё и примчусь решать чужие проблемы.

Телефон молчал. То есть нет, писали подруги, коллеги, даже мама звонила — она не одобряла мой уход, но я впервые не стала слушать её нотации. Не звонил только Олег. Я знала от общих знакомых, что он всё так же мотается между сестрой и матерью, решая их бесконечные проблемы. Ничего не изменилось. Изменилась только я.

Через две недели я сняла маленькую квартиру. Всего одна комната, но она была полностью моей. Я купила фиолетовое покрывало — Олег терпеть не мог этот цвет, поэтому дома у нас всё было в бежевых тонах. Повесила на стену свой первый акварельный рисунок — немного кривой, но такой живой букет полевых цветов.

А потом я достала с антресолей коробку со старыми тетрадями по испанскому. Когда-то я мечтала выучить язык, даже курсы начала посещать. Но бросила — потому что свекрови нужно было помочь с ремонтом, потом сестре мужа с переездом, потом…

Я открыла пожелтевшую тетрадь. “Buenos días, ¿cómo estás?” — прочитала вслух, запинаясь. И вдруг рассмеялась. Я снова учусь говорить. Не только по-испански — учусь говорить своё “нет”, свое “я хочу”, своё “я имею право”.

Вечером я стояла у окна с чашкой чая. На подоконнике уже красовался маленький кактус — мой первый цветок в новом доме. В отражении стекла я видела женщину с немного растрёпанными волосами и странной, чуть смущённой улыбкой. Женщину, которая наконец-то начала возвращаться к себе.

Первые дни я делал вид, что ничего не изменилось. Ходил на работу, отвечал на бесконечные звонки сестры, заезжал к матери. Только в квартире стало как-то… пусто. И очень тихо.

Раньше я не замечал, сколько звуков создавала Анна. Звяканье ложки о чашку по утрам, шелест страниц её любимых детективов, тихое мурлыканье, когда она готовила ужин. Теперь всё это исчезло, и тишина давила на уши.

В тот вечер я сидел в темноте гостиной. За окном моросил дождь, на кухне надрывался электрический чайник — я так и не научился вовремя его выключать. Анна всегда успевала раньше.

Телефон завибрировал. Сестра. Опять что-то срочное, не терпящее отлагательств. Палец замер над зелёной кнопкой. “А у меня кто есть?” — вдруг всплыл в голове вопрос Анны. Впервые я действительно задумался над ним.

Не ответил. Через минуту телефон зазвонил снова — теперь мама.

— Олежек, ты где пропал? — голос матери звучал требовательно. — Мы с Леной тебя ждём. Нужно шкаф передвинуть, и полки ещё не повесил…

Я смотрел на экран телефона, и внезапно накатила такая усталость, что даже говорить не хотелось.

— Мам, я не смогу сегодня.

— Как это не сможешь? — в её голосе появились знакомые нотки недовольства. — У сестры вода подтекает, надо срочно…

— У меня жена ушла, — вдруг сказал я.

В трубке повисла пауза.

— Ну и хорошо, — наконец отозвалась мать. — Она тебя только от семьи отвлекала. Вот Леночка…

Я нажал “отбой”. Первый раз в жизни повесил трубку, не дослушав мать. Село в кресло и закрыл глаза.

Вспомнил, как познакомился с Анной. Она работала в библиотеке, а я зашёл распечатать документы — принтер в офисе сломался. Она улыбнулась и спросила: “Вам помочь?” А потом помогала мне все эти годы — незаметно, тихо, не требуя ничего взамен.

Я встал и пошёл на кухню. В раковине стояла чашка с недопитым чаем — уже третий день. Раньше я даже не задумывался, кто моет посуду. Как и о том, кто готовит, стирает, помнит про дни рождения всех родственников…

На холодильнике всё ещё висел список покупок, написанный её аккуратным почерком. “Молоко, хлеб, зубная паста…” И внизу приписка: “Не забыть поздравить тётю Валю”. Я и не знал, что у моей тёти скоро день рождения. Анна помнила. Анна всегда всё помнила.

Телефон снова зазвонил. Сестра. “У неё никого нет, кроме тебя”, — сказал я себе привычные слова. Но впервые они прозвучали фальшиво.

Потому что внезапно я понял — у меня тоже никого не было. Кроме Анны. А я этого даже не замечал.

Ночью я долго лежал без сна. В спальне пахло её духами — лёгкий аромат сирени, который я всегда считал слишком простым. Как и саму Анну — простой, удобной, всегда готовой подстроиться. Я перевернул подушку, пытаясь спрятаться от этого запаха и от мыслей, но они лезли в голову, как назойливые мухи.

Вспомнил тот день, когда она потеряла ребёнка. Я тогда привёз ей конфеты и даже не обнял — был занят, торопился обратно к сестре. А она лежала, такая бледная, и смотрела в окно. И ничего не сказала. Как всегда.

Под утро я встал и включил свет. На книжной полке стояла наша свадебная фотография. Анна в простом белом платье — она не хотела пышного торжества, соглашалась на скромную церемонию, потому что я сказал, что нужно помочь сестре с ипотекой.

Господи, когда я успел стать таким?
Я как раз собиралась на вечерние курсы испанского, когда в дверь позвонили. Открыла, не глядя в глазок — думала, соседка опять за солью пришла. На пороге стоял Олег.

Первой мыслью было закрыть дверь. Просто захлопнуть её перед его носом, как он столько раз захлопывал передо мной двери своего внимания. Но что-то в его виде остановило меня.

Он осунулся. Рубашка помятая, под глазами круги — раньше я бы уже взяла его за руку, усадила на кухне, налила чаю… Но это было раньше.

— Что тебе нужно? — спросила я, не приглашая войти.

— Поговорить, — он переступил с ноги на ногу, как будто ему было неудобно стоять. — Можно?

Я посмотрела на часы:

— У меня занятия через час.

— Испанский? — он кивнул на учебник в моей руке. — Ты всегда хотела…
— Да, — перебила я. — Всегда. Просто твоей сестре вечно что-то было нужнее.

Он вздрогнул, как от пощёчины. А я вдруг поняла — раньше никогда не говорила ему таких вещей. Всё копила в себе, глотала обиды, улыбалась его родне. А теперь будто прорвало плотину.

— Я всё понял, — он говорил тихо, глядя куда-то мимо меня. — Что жил не для нас, а для всех остальных. Что потерял тебя, даже не заметив как.

— И что ты хочешь? — я прислонилась к дверному косяку. — Чтобы я вернулась? Снова стала удобной женой, которая всё понимает и никогда не жалуется?

— Нет, — он поднял глаза, и я увидела в них что-то новое. Что-то, чего раньше не было. — Я хочу другого. Хочу научиться быть мужем. Настоящим. Который видит свою жену, а не только проблемы родни.

Я молчала. В подъезде пахло жареной рыбой — прямо как в тот вечер, когда я ушла. Где-то наверху хлопнула дверь, загремела детская коляска.

— Дай мне шанс, — сказал он. — Последний.

Знаете, что самое страшное? Я хотела согласиться. Прямо там, в подъезде, глядя на его помятую рубашку и осунувшееся лицо. Хотела шагнуть вперёд, обнять, сказать, что всё будет хорошо…

Но вместо этого покачала головой:

— Нет, Олег. Не в этот раз.

Он непонимающе моргнул:

— Но я же…

— Ты пришёл, потому что тебе плохо без меня, — сказала я мягко. — Потому что некому погладить рубашки, приготовить ужин, выслушать. Но ты не изменился. Ты просто хочешь вернуть свой комфорт.

— Неправда! — он шагнул ближе. — Я действительно всё понял…
— Тогда решай, — я посмотрела ему прямо в глаза. — Без меня. Делай, как хочешь. Если действительно хочешь измениться — меняйся. Не для меня. Для себя.

И закрыла дверь. Тихо, без хлопка. Прислонилась к ней спиной и сползла на пол. Руки дрожали, в горле стоял ком.

Я слышала, как он стоит там, за дверью. Считала его вдохи — раз, два, три… На десятом развернулся и пошёл вниз по лестнице. Шаги гулко отдавались в пустом подъезде.

Телефон пискнул — напоминание о занятиях. Я встала, умылась холодной водой, подкрасила ресницы. “Buenos días, clase,” — прошептала своему отражению в зеркале.

Хватит оглядываться назад. У меня урок через сорок минут, а я даже не выучила новые слова.

После разговора с Анной я несколько дней не отвечал на звонки. Ни мамины, ни Ленкины. Просто сидел вечерами в пустой квартире и думал. Вспоминал. Анализировал каждый год нашей совместной жизни.

Мама позвонила в домофон сама. Стояла под дверью, пока я не открыл.

— Что происходит, Олежек? — она протиснулась в квартиру, даже не дожидаясь приглашения. — Леночка волнуется, звонит мне каждый день…

Я смотрел на мать и вдруг увидел её другими глазами. Как она привычно проходит на кухню, включает чайник — в чужом доме, даже не спросив разрешения. Как осматривает раковину с немытой посудой, неодобрительно качая головой.

— А эта твоя… — начала она, и я впервые перебил:

— У этой моей есть имя. Её зовут Анна. И она моя жена.

Мама замерла с чайной ложкой в руке:

— Была женой. И слава богу, я всегда говорила…

— Нет, мама, — я забрал у неё ложку и отодвинул чашку. — Теперь ты послушаешь меня.

Она опустилась на стул, явно ошарашенная моим тоном.

— Двенадцать лет, — сказал я, глядя ей в глаза. — Двенадцать лет Анна терпела, как вы с Леной разрушаете наш брак. Как вы требуете моего внимания, моего времени, моих денег. Как вы обесцениваете всё, что она делает…

— Да что она такого делала? — фыркнула мать. — Готовила, убирала — это что, подвиг?

— Нет, мама. Она любила. Просто любила меня, ничего не требуя взамен. А я…

Я замолчал, почувствовав, как перехватывает горло.

— Мне нужны деньги, — вдруг сказала мать, меняя тему. — Лене на новый диван. У неё спина болит, ты же знаешь…

— Нет.

Она моргнула:

— Что — нет?

— Нет денег, мама. Ни на диван, ни на что другое. У Лены есть работа, муж, пусть сама решает свои проблемы.

— Но ты же не бросишь сестру? — в её голосе появились знакомые нотки упрёка. — У неё никого нет, кроме тебя!

— Неправда, — я впервые улыбнулся. — У неё есть муж, подруги, работа. А вот у меня… У меня скоро действительно никого не останется, если я не изменюсь.

Мать встала:

— Значит, эта… Анна тебя против нас настроила?

— Нет, мама. Я сам себя настроил. Наконец-то.

Она ушла, хлопнув дверью. Через час позвонила Лена — плакала, говорила, что я предал семью, что она всегда знала, что Анька меня окрутила…