Не смей разводиться с мужем, мы уже привыкли к хорошей жизни, — кричала мать

Не смей разводиться с мужем, мы уже привыкли к хорошей жизни, — кричала мать

— Мама, я больше не могу так жить, — Ирина стояла у окна, глядя на серое небо, затянутое тяжёлыми облаками.

— Что значит не можешь? Двадцать два могла, а теперь вдруг не можешь? — Валентина Петровна всплеснула руками, её морщинистое лицо исказилось от возмущения. — Ты с ума сошла на старости лет? О чём ты думаешь?
Ирина горько усмехнулась. О чём она думает? О бессонных ночах, когда ждала мужа с “деловых встреч”. О презрительных взглядах, которыми он одаривал её за обедом. О том, как он называл её “старой клушей” перед друзьями, а потом смеялся — мол, чувство юмора надо иметь.

— Я думаю о том, что хочу наконец-то пожить для себя, — тихо ответила она.

— Для себя? — мать издала короткий смешок. — А обо мне ты подумала? Куда я денусь? На мою пенсию только хлеб покупать! Сергей нас обеих содержит, между прочим.

Ирина почувствовала, как к горлу подступает ком. Всегда так — стоит заговорить о себе, как мать тут же выставляет счёт. Долг, обязательства, вина — вечные кандалы, которые она тащит через всю жизнь.

— Я устроилась на работу, мама. Бухгалтером в частную фирму.

— Что? — Валентина Петровна опустилась на стул, прижав руку к груди. — Так вот почему ты на курсы ходила? Готовилась? За моей спиной всё решила?

— Я не обязана…

— Нет, обязана! — мать повысила голос. — Я тебя растила, ночей не спала! Я тебе жизнь отдала! А теперь ты хочешь всё разрушить? Из-за чего? Из-за своих капризов?

В прихожей хлопнула дверь — вернулся Сергей. Его тяжёлые шаги прозвучали как приговор. Ирина сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

— О чём спорим, дамы? — его голос, как всегда, источал мёд, когда рядом были посторонние. — Валентина Петровна, вы так кричите, что соседи сбегутся.

— Твоя жена с ума сошла! — мать моментально переключилась на зятя. — Говорит, на работу устроилась, развестись хочет!

Сергей медленно повернулся к Ирине. В его глазах мелькнуло что-то холодное, змеиное.

— Вот как? — протянул он. — И давно ты это придумала, дорогая?

Ирина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Этот тон она знала слишком хорошо — обманчиво-ласковый, предвещающий бурю.

— Не придумала, Серёжа. Решила, — она сама удивилась твёрдости в своём голосе.

— Решила она! — мать снова всплеснула руками. — Сергей, ну скажи ей! У неё климакс, наверное, совсем голову потеряла!

— Мама! — Ирина резко развернулась. — Прекрати! Мне пятьдесят два года, я не истеричка и не сумасшедшая. Я просто больше не хочу…

— Чего же ты не хочешь, милая? — Сергей шагнул ближе, его улыбка не затрагивала глаз. — Может, тебе не нравится жить в этой квартире? Или машина не та? Или украшений мало?

— Прекрати, — Ирина отступила к окну. — Ты прекрасно знаешь, что дело не в этом.

— А в чём? В той молоденькой секретарше, с которой ты его видела? — встряла Валентина Петровна. — Подумаешь! У всех мужиков есть слабости. Закрой глаза и терпи, как все нормальные женщины!

Ирина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Вот оно — “терпи”. Сколько она слышала этого “терпи” за свою жизнь? Терпи, когда муж унижает. Терпи, когда изменяет. Терпи, потому что так надо, потому что “у всех так”, потому что “о матери подумай”.

— Знаешь что, дорогая, — Сергей присел на подлокотник кресла, закинув ногу на ногу, — давай начистоту. Ты же понимаешь, что одна не выживешь? Какая работа в твои годы? Кому ты нужна?

— Не нужна? — Ирина вдруг рассмеялась, и от этого смеха Валентина Петровна вздрогнула. — Правильно, Серёжа.

Именно это ты мне внушал все эти годы. Что я никому не нужна, что я ничего не стою, что должна быть благодарна за каждый твой взгляд.

— Доченька, — мать попыталась взять её за руку, — ты себя накручиваешь…

— Нет, мама, — Ирина мягко, но решительно высвободила руку. — Я впервые за много лет вижу всё ясно. И я ухожу.

— Никуда ты не уйдёшь, — процедил Сергей, мгновенно растеряв свою наигранную мягкость. — Ты что, забыла, на кого записана квартира? И кто платит за лечение твоей матери?

— Вот оно что, — Ирина почувствовала странное спокойствие. — Наконец-то ты показал своё настоящее лицо. Даже при маме не сдержался.

— Ирочка, доченька, — Валентина Петровна схватилась за сердце, — ты же не бросишь меня? Куда ты пойдёшь?

— У меня есть квартира. Я сняла её неделю назад.

— Что? — в один голос воскликнули мать и муж.

— Да, представьте себе. Маленькая, в спальном районе. Зато моя. Вернее, арендованная, но моя.

Сергей расхохотался:

— И на какие шиши ты собираешься её оплачивать? На зарплату бухгалтера-недоучки?

— Я не недоучка, — тихо ответила Ирина. — Я окончила курсы с отличием. И меня взяли на хорошую должность.

— Предательница! — вдруг выкрикнула мать. — Я тебя растила не для того, чтобы ты на старости лет по съёмным углам скиталась! Что люди скажут?

— Люди, люди… — Ирина покачала головой. — Всю жизнь ты думала о том, что скажут люди. А что скажу я — тебя не интересовало.

Она направилась в спальню, достала заранее собранную сумку. Сергей преградил ей путь:

— А ну стой! Ты никуда не пойдёшь!

— Отойди, — голос Ирины стал стальным. — Я подаю на развод. И не вздумай мне угрожать — у меня есть записи твоих угроз и доказательства измен. Думаешь, твоим партнёрам понравится скандал?

Сергей побледнел. Она никогда не видела его таким растерянным.

— Ты… ты блефуешь.

— Проверь, — Ирина улыбнулась. — Двадцать восемь лет я молчала. Собирала по крупицам всё, что ты прятал. Думал, я слепая? Глупая? Нет, милый. Я просто ждала, когда дети встанут на ноги.

— Дети! — встрепенулась Валентина Петровна. — Вот именно! Что они скажут? Опозоришь семью!

— Они знают, мама. Я говорила с ними на прошлой неделе. Знаешь, что сказала Анечка? “Мама, я давно ждала, когда ты решишься”.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Валентина Петровна опустилась в кресло, беззвучно шевеля губами. Сергей стоял, сжимая и разжимая кулаки.

— Значит, всё продумала? — процедил он сквозь зубы. — Только учти — если уйдёшь, обратно не примем. И матери твоей помогать не буду.

— Не надо, — Ирина застегнула сумку. — Я сама справлюсь.

— Справится она! — мать вскочила с кресла. — А таблетки мои кто будет покупать? А за квартиру платить? У меня пенсия — слёзы!

— Мама, я же сказала — я работаю. Буду помогать, сколько смогу.

— Сколько сможешь? — Валентина Петровна схватилась за голову. — А если не сможешь? Если тебя выгонят? В твоём возрасте…

— Хватит! — Ирина повысила голос. — Хватит попрекать меня возрастом! Я не старуха, я женщина в расцвете сил. И я имею право на счастье.

— Какое счастье? — фыркнул Сергей. — Думаешь, кому-то нужна старая…

— Не смей! — оборвала его Ирина. — Больше ты меня не унизишь. Никогда.

Она направилась к выходу. Руки дрожали, но шаг был твёрдым. В прихожей остановилась, обернулась к матери:

— Мам, я люблю тебя. Но я больше не могу жить ради других. Прости.

— Стой! — Валентина Петровна кинулась следом. — Не смей уходить! Я… я тебя прокляну!

Ирина замерла на пороге. Медленно повернулась:

— Вот значит как? Проклянёшь родную дочь за то, что она хочет перестать быть половой тряпкой?

— Я не это имела в виду, — мать осеклась, но тут же снова начала: — Но ты же всё рушишь! Всю жизнь! Что я скажу соседям?

— Скажи им правду, — Ирина открыла дверь. — Скажи, что твоя дочь наконец-то научилась себя уважать.

Прошло три месяца.

Ирина сидела на маленькой, но уютной кухне своей съёмной квартиры, когда в дверь позвонили. На пороге стояла мать с кастрюлей в руках.

— Пирог принесла, — тихо сказала Валентина Петровна. — С яблоками. Как ты любишь.

Ирина молча посторонилась, пропуская мать внутрь. Та огляделась:

— А у тебя… уютно.

— Проходи, чай поставлю.

Они сидели за столом, и тишина между ними впервые за долгое время не была враждебной. Валентина Петровна разглядывала дочь, словно видела её впервые.

— Ты изменилась, — наконец произнесла она. — Я думала, всё пропадёт, а ты как будто ожила.

Ирина улыбнулась:

— Я и правда ожила, мам.

— На работе как?

— Повышение дали. Теперь я главный бухгалтер.

— А Сергей…

— Подал на развод сам, — Ирина пожала плечами. — Видимо, понял, что я не шутила насчёт компромата.

Валентина Петровна помолчала, размешивая сахар в остывшем чае.

— Знаешь, — вдруг сказала она, и голос её дрогнул, — я ведь тоже хотела развестись с твоим отцом. Когда ты маленькая была.

— Правда? — Ирина удивлённо подняла глаза.

— Пил он, бил меня. А я всё терпела. Думала — так надо, все живут. А потом он сам ушёл, и я… я испугалась. Всю жизнь боялась, что и ты останешься одна. Прости меня.

Слёзы покатились по морщинистым щекам. Ирина пересела ближе, обняла мать за плечи.

— Мам, я не одна. У меня есть я. И ты есть.

Они плакали вместе, и в этих слезах растворялась боль десятилетий, страх одиночества, горечь обид. За окном падал мягкий весенний снег, укрывая город белым покрывалом. Природа готовилась к обновлению, и две женщины за кухонным столом тоже учились жить заново.

— Знаешь, — Валентина Петровна вытерла глаза уголком платка, — я ведь горжусь тобой. Ты смогла то, на что я не решилась.

Ирина крепче обняла мать, чувствуя, как внутри разливается тепло. Она наконец-то обрела себя, и это была самая важная победа в её жизни.